Любовь Толкалина, актриса: «Я любительница хороших фильмов с плохим концом»

Кинокритики давно признали в этой актрисе бесспорный талант. В ее послужном списке – десятки интересных ролей. Недавно Любовь представила своим поклонникам еще одну – на экранах страны идет громкий проект «Запрещенная реальность», где она сыграла главную героиню. О том, легко ли ей далась эта роль и можно ли сравнивать фильм с громкими фантастическими фильмами «родом из Голливуда», читайте в нашем интервью.

Взаимоотношения мужчин и женщин – сплошное поле боя

– «Запрещённая реальность» – это еще одна попытка российского кино догнать и перегнать Америку? Как, на ваш взгляд, стоит относиться к этой истории?

– Мне кажется, что фильм «Запрещённая реальность» совсем не похож на то, что сейчас снимают в жанре фантастики. В нем есть фантастическая атмосферность, поразительная глубина кадров, неторопливость, какие-то сцены, где просто очень долго берутся общие планы. То есть на материал повлиял достаточно нордический характер режиссера Константина Максимова. Но уверена, что это будет очень сильно отличаться от такого не очень хорошего качества американского фантастического боевика, в жанре которого вышли все картины на эту тему за последнее время.

Хотя я совершенно не фанат фантастики. Я любительница хороших фильмов с плохим концом – люблю психологические фарсы, драмы, триллеры. Люблю, когда зрителей поражают не выдуманными и воплощенными на экране мирами, а глубоким и целостным миром, который есть в каждом человеке. Как эти миры живут в человеке, как противостоят друг другу, особенно, когда это взаимоотношения мужчины и женщины – сплошное поле боя. Несмотря на то, что каждый в поле воин, эта война идет от начала веков до сегодняшнего дня.

– А в «Запрещенной реальности» есть такие объемные характеры?

– В «Запрещенной реальности» есть шлейф обстоятельств, так это называется в нашей профессии, то есть моя героиня когда-то состояла во взаимоотношениях с главным героем. И когда я приходила на пробы, это было лейтмотивом сцены. Встреча двух людей по прошествии долгого времени, работа на человека, который убил возлюбленного... Надо было все это иметь внутри и при этом говорить текст. При этом моя сущность противоречит сдержанности. Я вообще человек темпераментный, и мне все время приходилось выслушивать от режиссера, что я должна быть холоднее. То есть внутри у меня происходят какие-то атомные взрывы, а на лице только радужка глаз это выдает. Вот такую героиню мне предлагалось сыграть.

Мне это показалось интересным по той простой причине, что я никогда не играла в боевике женщину-телохранителя, женщину-убийцу, которая хорошо владеет собой, своим телом, своей психикой, любым видом оружия и умами других людей, у которых она в подчинении. Это была роль на сопротивление. В итоге я использовала выразительное молчание, то есть, если я вбираю предлагаемые обстоятельства, то от меня можно прикуривать. Как сказал Алексей Владимирович Баталов, который меня учил (это не хвастовство, а просто его слова), у меня фантастическое актерское восприятие. То есть мне скажешь «пошла и сделала вот это», и я пойду и сделаю точно так, как мне сказали. И мне не надо говорить потом, что не получилось.

Если не получилось, значит, плохо объяснили. Если мне доходчиво объяснять, я делаю все в точности, мне даже не надо показывать. Хотя сейчас многие режиссеры считают, что лучше показать, чем долго объяснять. Вот Алексей Баталов был совсем другим, он очень много давал информации вокруг того, что ты должна сыграть, потом брал за руку, сжимал ее и говорил: «Все, пошла!» Я считаю, что самое главное – это обладать актерской восприимчивостью, но этому можно научиться запросто.

«Падать надо было выразительно»

– Полина – самый трагический персонаж в этой истории?

– Нет, конечно, нет. Самый трагический персонаж, конечно же, Матвей. Он герой, и на него возложено очень много, потому как он постоянно возрождающийся из ничего. Он невероятно живучий, но от боли он уже не помнит себя. Он не знает, что он на самом деле хочет, что он может. Он такой солдат, который похож на лосося, который идет на нерест против течения – его заставляет какая-то неведомая сила.

– Ваша Полина дерется и стреляет в картине. Как вы думаете, получилось ли это убедительно?

– Ой, вы знаете, наверное, об этом судить все-таки не мне, потому как я была готова сделать все, чтобы это выглядело убедительно. Мы планировали какие-то репетиции, где должны были разучивать движения, боевые схемы. Но потом это не состоялось – финансовые возможности не позволили. И решили просто взять мне дублершу, совершенно чудесную девочку, которая дублировала Настю Заворотнюк в картине «Код Апокалипсиса». Она делала все просто на «ура». Единственное, я сама непосредственно умирала в картине. Мы долго думали, как героиня будет умирать, и я предложила Константину, чтобы человек, который ее придет убивать, просто разбил ее об пол, то есть она умирает от внутреннего кровотечения. Меня поднимали с пола и кидали снова, поднимали и кидали об стенку. И, конечно, надо было падать выразительно, особенно на крупном плане. Вот тогда я, конечно, набила шишки и синяки, потому как такое падение невозможно амортизировать. Не сказать, что я сильно пострадала, но головой об бетон пару раз ударилась сильно. А на общем плане кидали мою девочку-дублершу.

– Скажите, опыт занятий синхронным плаванием пригодился вам как-то в карьере актрисы?

– Ну а как же? Во-первых, рекомендую всем родителям обязательно подумать над тем, каким видом спорта будут заниматься их дети. Потому что спорт учит преодолевать себя, учит сосредотачиваться, брать себя в руки в определенное время в определенном месте, даже в тот момент, когда тебе этого не хочется. Это помимо того, что ты узнаешь свой организм и понимаешь, сколько в него заложено и сколько ты потом ресурсов можешь использовать. Даже в обычной жизни. Потому что актерская профессия, какой бы она ни казалась прекрасным девицам, которые хотят стать актрисами, это тяжелейший физический и психологический труд. Ты приходишь и должна всех удивить. Ты должна сразу же быть в тонусе, полностью владеть своим актерским аппаратом и быть во всеоружии. Надо уметь переключаться мгновенно. Как будто нажал на кнопку – и ты функционируешь, как маленькая электростанция.

Особенно это тяжело в кино, потому что в театре ты имеешь возможность подготовиться к спектаклю, размять свой речевой аппарат, попрыгать, сделать упражнения, гимнастику. Думаю, что у каждого артиста есть свой набор упражнений, но я считаю, что нельзя входить в кадр с холодным носом, потому как твой организм должен откликаться. Чем ты более мягкий, пластилиновый, чем горячее ты на площадке, тем более отзывчивый и чувствительный к своим партнерам, тем ты интереснее получаешься в кадре. У скрипача есть скрипка, а у тебя руки, ноги, голова, нос и так далее, и ты должен очень хорошо знать себя и уметь владеть теми инструментами, которые у тебя есть. А если у тебя замерзли руки, как ты будешь играть Паганини? Никак! Поэтому надо сначала размять руки, а потом уже ими что-то играть.

А потом кровь... Она же должна двигаться. Если она двигается, то и энергия совсем другая. А энергия на площадке, энергия на сцене – это вообще великое дело.

«Ненавижу актерский онанизм»

– У вас уже очень приличная фильмография. Скажите, под вас уже пишут сценарии? Или все так же кастинги?

– Под меня немножко корректируют. Хорошее кино – это актерский ансамбль. Здесь дело не в тебе как хорошей или плохой актрисе, подходишь ты на эту роль или не подходишь, а в том, как ты сливаешься, спеваешься с остальными актерами, которые планируются на остальные роли в этой картине. Поэтому на пробы надо ходить обязательно. И я, честно говоря, не понимаю тех артистов, которые не ходят на пробы и стоят на этой позиции, потому как я стараюсь на пробах показать весь свой максимум. И это великое дело, потому что ты сразу чувствуешь, насколько роль твоя, насколько ты ее поднимешь, насколько ты ее можешь углубить и так далее. Все твое взаимоотношение с ролью происходит не на площадке, а на пробах.

– А вы как-то подразделяете, где больше везет на интересные роли – в кино или в театре?

– Наверное, у каждого есть на этот счет свои мысли. Это нельзя просчитать, это очень индивидуально и конкретно. Кого-то ждет великая слава в театре, кому-то не везет, а кому-то в кино не везет. Дело в том, что в кино, даже если тебе повезло с ролью, когда ты сыграла, она начинает жить своей жизнью. А в театре – чем собственно и замечателен театр – есть возможность себя раскроить и выкрутить из себя что-то новое, что-то невиданное, что ты кладешь потом себе в копилку. И каждый спектакль по-своему иной.

Даже много раз переигранный, тот, где я уже не знаю что показать – вот ты пришел в другом настроении, в другом состоянии, и все пошло по-другому, по какому-то иному сценарию, когда я чувствую, что уже нужно прикусывать язык от волнения. Все настолько трепетно, настолько честно и – по-другому. Именно поэтому театр бессмертен, зрители приходят посмотреть на тебя, как ты сейчас, живая Люба Толкалина, вынешь сейчас все внутренности, покажешь их всем и положишь обратно. Поэтому я каждый раз очень сильно волнуюсь перед спектаклем.

– Вам как актрисе интересен материал, который нужно играть. И в кино или театре все-таки больше этого благодатного материала?

– Материал – это, конечно, классика. Мы, естественно, ждем и жаждем сыграть какую-то классику. Учиться играть надо вообще на ней. Учить детей надо не по Арбузову и не Вампилову и даже не по Володину, а учить надо по Шекспиру, по Чехову, по Достоевскому, по Толстому. Но, вообще, хорошие роли в кино и, особенно, в театре – это заслуга наших партнеров. Я это точно знаю, в моем отношении это работает на 100 процентов. Я не могу играть в одиночестве, я ненавижу актерский онанизм.

– Вам случается испытывать эмоциональную опустошенность после некоторых ролей в театре или работы на киноплощадке?

– Нет, я, когда работаю, всегда эмоционально наполнена.

– Я имею в виду, сыграв какую-то роль, которая взяла много эмоций. В театре, допустим.

– Нет, вы знаете, на самом деле у меня такого тоже не бывает, потому как у меня заводится такая машина внутри: я чем больше отдаю – тем больше получаю. Эмоциональная опустошенность у меня бывает, когда ты выложился по максимуму, все сделал на твердую «четверку», и большего ты просто не мог сделать. Потом ты предвосхищаешь выход этой картины, и по недочетам каких-то технических служб или операторской работы понимаешь, что получилось плохое кино. Это даже не опустошенность, а ощущение тотального собственного бессилия.

То есть то, чего никогда не бывает в театре, потому что в театре ты вышла и получаешь удовольствие от того, что разговариваешь с душой каждого человека. И это не улетает на воздух, это та материя, которая «склеивает» людей в театре. Почему обязательно надо ходить в театр, так же как и в храм, потому что храм состоит из душ прихожан, так же как театр – из обмена душ зрителей вдруг рождается общая душа. Я в это свято верю.

«В семье нашла свое место сама»

– Любовь, скажите, а в семье Михалковых-Кончаловских вы себя уже комфортно чувствуете, как строится ваше общение?

– Знаете, мне комфортно, потому как я нашла это место в семье сама.

– И какое же оно?

– Меня никто не приглашал в семью, не было никакого знакомства. Я не могу даже сформулировать, какое оно, но я его уже нашла. Но к этой семье я имею отношение. Какое-то свое, и в обществе родственников Егора я, опять-таки, превращаюсь в какой-то камушек. Потому как я могу просто сидеть, молчать и слушать. Я очень долго робела, потому как в юности, когда я попала в эту семью 17-летней, у меня был какой-то фантастический юношеский максимализм. Я могла, например, подойти на какой-нибудь вечеринке или после концерта к Юрию Башмету и сказать: «Здравствуйте, я Люба». И его это совершенно не смущало, никого это не смущало. Потому что по-настоящему одаренных творческих людей эта иерархия интересует меньше всего, они кормятся совершенно другими вещами. И нет этого пренебрежения, этого снобизма: ты им интересна просто как поверхность, от которой стоит отталкиваться.

– Вы с Егором несете работу в дом? Есть ли этому место в вашей семье?

– Вы знаете, я работу в дом не несу, потому что у меня и так много обязанностей по дому. И с этим шлейфом работы меня никто не ждет. Меня ждут улыбчивую, энергичную, как маму, которая все быстренько сделает, покушать приготовит, все приберет. И я дома как центр управления полетами, потому что, даже если я работаю, то все планирую на неделю, кто когда везет Машу, во сколько ее забирают, какие продукты покупают. Я не знаю, наверное, так в каждой семье, но как-то я все планирую, я ищу домработницу, я ищу сторожей, помощников. Я несу весь быт, кроме стройки, потому как Егор сейчас строит дом. То есть я сама покупаю продукты, сама хожу в супермаркет, встречаю людей, они мне все улыбаются, и на рынке женщины, торгующие рыбой, мясом, фруктами, молоком все время мне подкладывают лучшие куски, все время что-то предлагают. Это так трогательно, невозможно! И какая-то всеобщая любовь сейчас наблюдается. Мне все улыбаются, хотя очень многие меня раньше не узнавали.

Благодарим за помощь в подготовке материала SKC-agency