Владимир Долинский: «Я родился под дулом маузера»

«Любезная, принеси-ка мне водочки грамм пятьдесят. Какой? Да не важно, какой-нибудь попроще, а еду я потом закажу… Что ж, я готов, начнем?» Один из столичных ресторанчиков, за окном уже ночь. У Долинского только что закончился спектакль «Второе дыхание».

Манки

– Но отыграли вы его, Владимир Абрамович, на одном, надо признать. Блестяще!

– Да? Спасибо. Поэтому-то, кстати, я почти никогда и не даю интервью после работы. Устаю, чего уж греха таить. Ведь все-таки, как-никак, седьмой десяток уже…

– А водочка, я так понимаю, лучший восстановитель сил?

– Для меня – да. Я ею лечусь, если хотите. Вот закончил играть – и сразу выпиваю грамм пятьдесят водки, тут же! Причем, как бы ни устал. Оч-чень помогает. (Улыбаясь.) А потом еще пятьдесят! И вот так грамм 100-150 – святое дело, это моя норма, и я себя прекрасно чувствую. Но больше не могу. Для меня, знаете ли, лишняя рюмка – караул! По меньшей мере, головная боль на утро обеспечена.

– И давно вы открыли для себя сей допинг?

– Вы знаете, давно. Ну, уже лет восемь – точно. Причем, это даже для моего давления полезно. Я одно время замерял. После спектакля оно у меня может быть 140 на 90, а как пригублю – 120 на 75. Уходит усталость, повышается настроение. Не знаю, для кого как (вполне допускаю, что кто-то назовет это пьянством), но лично мне это очень нравится.

– А мне вообще кажется, что природа в вас изначально заложила недюжинное здоровье. Вы вон до сих пор даже на шпагат с легкостью садитесь, как известно…

– Это да. Тьфу-тьфу-тьфу. Но, знаете, и все равно ничего не бывает просто так. Я вам скажу по секрету – я нашел манки для своего здоровья…

– Манки?

– Манки, да. Для того, чтобы восстанавливаться. Я минимум два раза в день, а то, если получается, и три, принимаю контрастный душ. И так уже лет двадцать пять. Сначала кипяток – прям крутой кипяток, вот сколько я смогу стерпеть! – начиная с головы и до пяток, а потом ледяная вода, наоборот, от пяток к голове. Несколько раз туда-сюда. И заканчиваю на средненькой такой температуре, (Улыбаясь.) когда, что называется «ой, тепленькая пошла!»

Во-вторых, я сам себя массирую еще. По утрам. От кончиков пальчиков и так вот потихонечку, потихонечку, по всему телу до ушей. Меня матушка одного моего уже покойного друга научила. (Улыбаясь.) Потом я еще могу позадирать ножки немножко, на шпагатик сесть, природа меня и впрямь отличной растяжкой наградила…И вот все это – очень классный разминухинс в моем возрасте!

– Признаться, выглядите вы на самом деле моложе своих лет, и это, поверьте, не пустой журналистский комплимент.

– Не скрою, мне приятно такое слышать… Понимаете, а все для чего? Для чего я все это делаю? Мне уже не надо искать себе в жизни пару, не надо искать любовницу или просто, там, какую-нибудь женщину на ночь, меня в этом смысле абсолютно все устраивает с моей женой Наташенькой. Хорошая форма мне нужна для того, чтобы как можно больше играть ролей. Ведь если еще совсем недавно, всего каких-то сорок лет тому назад, Плучек говорил мне, беря в театр: «Володенька, я даже не знаю, что вам дать играть. Потому что, если я завтра начну ставить «Ревизора», то вы для Папанова – даже не мальчик, вы просто фитюлька!», то теперь я понимаю, что… все, я уже опоздал на роль даже городничего. С каждым годом убегают МОИ роли, понимаете? Играть становится все меньше и меньше. Сколько было отцу Джульетты? Дай бог, сороковник, а то и меньше…

Фартовый

– И, тем не менее, за глаза вас коллеги, знаете, как называют? Фартовый.

– Фартовый? Ну, еще бы. Я столько раз падал на самое дно и поднимался, что для них это, конечно, фартовый. Но только я знаю, КАКИХ усилий это мне стоило. Чтобы, скажем, из камеры штрафного изолятора Лефортовской тюрьмы подняться сначала до обычной камеры, а потом из обычной камеры поехать на суд и отбить там лишних пять лет, которые могли дать! Понимаете ли! Ведь могли дать червонец, а дали всего пять. (Напомню, Долинский был осужден за перепродажу валюты – авт.) А потом в зоне так прожить, чтоб тебе дали уйти на колонию-поселение, а после чего еще и целый год скостили! Выйти, начать заново карьеру, а потом снова рухнуть черт знает куда, когда тебя выгнали из «Ленкома», чуть ли не обвинив в изнасиловании! Нас с Сашкой Абдуловым тогда это коснулось…

Понимаете, и опять начать все сначала, когда тебя никуда не берут, потому что ты такой никому не нужен. Все. Снова. Сначала. И снова доказывать, что ты человек, что ты актер… Но это не фартовый. Это неправда. Это… Это требовало больших усилий, это требовало каждодневной работы! Нельзя сидеть дома и ждать, что тебя… Мол, сейчас вдруг добрый дядя скажет: «Слушай, а я помню вон того. Может, он еще не умер? Давай возьмем его, пригласим на роль Гамлета». Нет! Надо показывать рожу, надо начинать с малого. Надо наступать на свое самолюбие и идти в говенные проекты, для того чтобы даже в говенном проекте высоко поднять планку СВОЮ, понимаете? Кусаться надо. Кусаться. Огрызаться. Через силу улыбаться.

– Да и силу воли иметь железную.

– Да, но… Вот про нее, кстати, я не могу сказать, что она у меня прям такая уж! Силу воли я лишь однажды по-настоящему проявил. Это когда после пятидесяти бросил курить. Вот это да. И это притом, что я начал в шестнадцать. А в пятьдесят шесть взял так вот одним махом, потушил окурок, и сказал сам себе: «Все! Я больше не курю!» Даже дочь, помню, позвал, говорю: «Полька, я тебе клянусь! Слышишь?! Но смотри у меня, сучка, если ты когда-нибудь закуришь, я тебя из дому выгоню!» И в четырнадцать лет она это сделала…

– !

– И я ее выгнал. А что вы так смотрите? Сказал – сделал. После чего она пошла в церковь и поклялась моей жизнью и моим здоровьем, что никогда в жизни больше не закурит. И вот она живет, не курит. Все ее сокурсницы дымят, а она ни в какую, говорит: «Я прошла уже этот этап».

Без сопливых солнце светит

– Чувствуется, в ежовых рукавицах вы ее держите…

– Что значит держу? Я ей сказал: «Я тебе все позволяю. Все! Ты можешь встречаться с кем тебе угодно. Это твое дело. Я могу давать тебе только советы. Ты можешь есть и пить то, что ты хочешь, твое право. Дурной наследственности в этом деле у тебя нет, поэтому я не думаю, что ты сопьешься. Единственное, чего я тебе никогда не позволю…» Вернее, так: «Есть две вещи. Первая – за нее ты будешь благодарить меня всю жизнь, и вторая – за которую ты меня проклянешь. Ты меня будешь благодарить за то, что я тебя заставляю заниматься английским языком (и она выучила и знает теперь английский язык), а насчет второго… Я тебе ноги из жопы выдеру, если ты будешь курить! Ты у меня будешь заборы красить у театрального института! Маляром станешь! Это я тебе клянусь». А она знает, что такое мое слово…

– Сколько ей уже?

– Ей девятнадцать будет 31 декабря, она новогодняя у меня.

– Жениха лично утверждать будете?

– (Улыбается.) Нет, жениха пусть сама выбирает. Я знаю, что это будет неправильно, если влезу. Вот на кого у нее встанет, как говорится, вот с тем она и будет.

– Вы однажды такую фразу произнесли: «Моя Поля, она во многом старше меня. Уже даже сейчас».

– Совершенно верно. Она очень многие вещи понимает, схватывает лучше, чем я. Иногда ей так с жаром подробно о чем-нибудь рассказываю… вижу-то редко… а она слушает это все, тупит глаза и, по-моему, стесняется меня обидеть, сказав: пап, да без сопливых солнце светит! (Улыбаясь.) А я ей наяриваю: яичница готовится из двух яиц, надо яйцо разбить, раскалить сковородку… Я условно говорю. А она это все давно вызнала уже.

Драчун

– Владимир Абрамович, казалось бы, вы выходец из очень интеллигентной семьи, так ведь? Но, знаете, что меня потрясло? Где не капнешь вашу биографию – драка, драка, драка…

– Это да…

– Вы в кого такой драчун?

– Вот они у меня, смотрите, все мои перебитые пальцы, руки… Я был толстый всегда. Сначала меня на улице звали «Корова», потом «Пончик». И папа мне однажды сказал: «Никогда не спускай. Не бзди. Абы дотянулся до носа. А если дотягиваешься и тебя обидели – бей, как в бубен!» Это как, знаете: в мире нет бойца смелей, чем напуганный еврей. (Смеется.) Поэтому я, может, со страха это делал, понимаете? Но я это делал.

У меня в лагере была такая ситуация, которая… Я мог либо умереть в камере пересыльной тюрьмы, меня могли забить насмерть, если дам сдачи. Либо я мог не ответить, меня бы не убили, но зато могли «опустить», обпарафинили бы всего… Помню, когда появился на зоне, все сразу зашептались: «О, артист, ништяк! Нормалек. Щас мы его, быстренько загнем». Понимаете?.. И я пошел на то, что меня убьют. Полез в драку… И ничего, не убили. Взял вот так вот за волосы одного там, который на меня бочку катил, да и размазал по стенке! Остальные шестеро, кто был еще в кутке, ни один после увиденного не поднялся! Потому что они поняли – этот будет биться до последнего… Ну вот я такой. Я рисковый. Быть может, это нездоровье мое психологическое. Но просто когда меня обижают, у меня мгновенно срабатывает… я становлюсь легким, ноги, руки легкие, боец! И мне все равно, что будет. Я знаю только, что вот это мой враг и я не дам себя опозорить.

– И чаще вы побеждали?

– Тьфу-тьфу-тьфу, да. Но еще ведь не конец…

– Послушайте, но раз уж вы такой прирожденный Тайсон, зачем же вам понадобилось в тюрьме сначала ножницами себе вены вскрывать, потом рыбной костью?..

– Как зачем? Я уходил от срока! Понимал, что есть только один вариант, что можно уйти только через сумасшедший дом, через дурку. А что я знал об этом? Сумасшедший – это тот, кто говно ест, из толчка, этого мне не хотелось, тот, кто папу с мамой путает, и еще тот, кто хочет жизнь покончить самоубийством. Я это и делал – дуру гнал. И так это делал классно! Но я был артист, об этом на зоне знали, поэтому в этом смысле мне было труднее всех: «Ай, артист! Понятное дело – разыгрывает, не обращайте внимания». Помню, меня один академик вызвал к себе, смеется, говорит: «Ой, как вы меня позабавили давеча-а-а! Вы так хорошо это делаете! Так вот вы, наверное, и в спектакле «Интервенция» играете, да?» И, тем не менее, я им напослед устроил трюк! Да еще какой! На суде. После которого ко мне подошел мой же адвокат (один из лучших, надо сказать, был, из «золотой пятерки» страны) и признался, ошарашенный: «Я такого еще никогда не видел!»

– Ну-ка, ну-ка?

– Я ему сказал: «Просите для меня стационар для судебно-медицинской экспертизы». Он говорит: «Володенька, вам это не надо. Вам никто его не даст! У вас есть заключение академика Лундста, что вы здоровы. У вас всего лишь легкая психопатия». Я ору: «Просите, требуйте!» Он мне: «Одумайтесь! Вам как симулянту еще больший срок впаяют!» – «Тре-буй-те, это не ваше дело! Иначе я сменю адвоката». Он даже принес мне письмо от мамы: «Володенька, слушай Виктора Григорьевича, ведь он тебе плохого не посоветует, он же друг нашей семьи, отец его хорошо знает…» Я говорю: «Пошлите маму мою к такой-то матери! И просите, просите то, чего я хочу!» В итоге он сдался. И вот когда на суде он встал и начал говорить: «Я прошу для своего подзащитного стационар…», в этот момент я, откусив себе полгубы и выплюнув шмат кровавого мяса, как заору (заикаясь и брызгая слюной, Долинский виртуозно перевоплощается в душевнобольного, да настолько, что весь ресторан устремляет взоры на наш столик! – Авт.): «Не надо, сволочи! Зачем ты это делаешь?!! Я в тюрьму хочу! Я здоровый! Это подстава! Это кидок! Зачем ты так со мной?!» Меня еле скрутили. А судья сказал мне: «Ты – гений». В итоге моему подельнику дали восемь лет, а мне нижний предел, мол, идиот же, х… с него брать? Вот для чего я это делал.

– Две фаланги правого указательного пальца там же потеряли?

– Нет, это уже на воле. Ремонтировал квартиру и случайно палец попал под пилу. Как лезвием по маслу…

«Бушлатом укроюсь, на сапоге отосплюсь»

– Вас ведь, я знаю, неоднократно посещали мысли об эмиграции…

– У меня брат там двоюродный, в Лос-Анджелесе, у меня друг там очень хороший Саша Чепковский, еще один друг и тоже актер Элио Баскин, Илюшка Баскин… Эти мысли были тогда, когда здесь не было работы, когда непонятно было, куда идет страна, что будет дальше? Театры пустовали, не было кино. И я, да, подумывал: а не лучше ли было б…? Причем, я не думал о себе, мне-то это как раз до женского полового органа. Бушлатом укроюсь, на сапоге отосплюсь, как говорится. Другое дело – дочь, жена… Но слава Богу, что я этого тогда так и не сделал. Мне помог мой друг. Такой Юра Глоцер, который сказал: «Сколько тебе надо денег?» Я говорю: столько-то. Он тут же: «Выходи завтра на работу. Я тебе буду платить эти деньги».

– И что же это была за работа?

– Есть такая группа компаний «БФГ», он председатель правления, владелец банка «БФГ-кредит» в Москве. Очень мощный человек… И я пошел к нему работать. Кем? Как это называется-то?.. А, референтом! Сидел с ним целыми днями, сначала ни х… не понимая, ни в чем и ничего. (Улыбается.) Ну а потом я снова начал потихоньку раскручиваться как актер. И благодаря узнаваемому фэйсу мог, знаете ли, ногой открывать кабинеты любых префектов… Мы с ним довольно долго вместе проработали, почти четыре года. Я очень многому научился, был на переговорах, даже подсказывал достаточно хорошие мысли. Он мне сильно помог, он дал мне прожить все это тяжелое время, и с тех пор он мой очень большой друг. А теперь у него есть еще и «БФГ-медиа», которое снимает кино, и вот я сейчас там снялся в одной из главных ролей в 16-серийном сериале «Путейцы».

«Достал маузер и сунул в рот акушеру»

– А что это за история с вашим рождением? Я слышал какую-то ну совершенно удивительную байку о том, что якобы на свет вы появились… под дулом маузера.

– Ха, а это и не байка вовсе! Рассказываю так, как оно было на самом деле. Жил такой дядя Миша Кан, приятель моего отца, который был тогда очень большим военным начальником. А мама моя была вольнонаемной и служила в его подчинении. На дворе стоял 43-й год, мама шла делать аборт. Он ее увидел у медсанчасти (а надо сказать, он обожал маму, еще бы: первая пионерка Москвы, теннисистка, хоккеистка, преферансистка, да и просто красотка, наконец!), говорит: «Зиночка, ты куда идешь?» – «К врачу, хочу аборт сделать». – «Ну, пойдем, я тебя провожу». Пришел туда, достал маузер, сунул в рот начальнику санчасти, и сказал: «Береги ее как зеницу ока! Не дай Бог у нее каблучок надломится, она упадет и будет выкидыш – я тебя лично расстреляю!» (Улыбается.) И вот так был сохранен я. У дяди Миши был сын Волик, Володя, он старше меня лет на двадцать, он, кстати, еще живой сейчас, в Германии живет. В честь этого Волика меня мама и назвала Володей.